Одному Богу известно, как долго еще
будет продолжаться это паломничество.
Иван Тургенев
 Осторожно, с охотничьими ружьями за плечами, пробирались мы, старый егерь и я, по исполинскому первобытному лесу, который тяжелыми, темными
массами лежит у подножия наших гор и простирается далеко на равнину. Вечером этот безграничный черный, девственный хвойный лес кажется еще мрачнее и молчаливее, чем обычно; в округе не услышишь ни единого живого голоса, ни звука, ни шелеста макушек деревьев, и ни зги не видно окрест, только время от времени прощальное солнце натягивает над мхами и травами бледную, матово-золотую сеть.
Небо, безоблачное, светло-голубое, виднелось в просветах между кронами неподвижных почтенных елей. Тяжелый сырой запах гнили висел на гигантских иголках и стеблях. Под нашими ногами ни разу не хрустнуло, мы шли по мягкому, податливому ковру. Иногда на глаза попадалась одна из тех выверенных, покрытых зеленью скальных глыб, какие разбросаны по склонам Карпат глубоко в лесах, вплоть до самой убегающей вниз хлебно-желтой равнины, -- немых свидетелей того полузабытого времени, когда огромное море гнало свои приливы на зубчатые берега наших И, словно напоминая нам о тех торжественно-монотонных днях сотворения, поднялся вдруг сильный ветер и, бушуя, погнал свои незримые волны сквозь тяжелые верхушки, дрожащие зеленые иголки, по тысячам и тысячам трав и растений, которые покорно склонялись перед ним.
Старый егерь пригладил рукой седые волосы, разметанные необузданными потоками воздуха, и улыбался. В голубом эфире над нами парил орел. Старик приложил к глазам ладонь, нахмурил тяжелые брови и поглядел на него.
-- Хотите в него выстрелить? -- протяжно произнес он.
-- Да разве это возможно? -- возразил я.
-- Буря гонит его вниз, -- пробормотал старик, не меняя позы.
В самом деле, черная крылатая точка над нами увеличивалась С каждой секундой, я уже мог различить блеск его оперения. Мы выбрались на поляну, со всех сторон окруженную темными елями, между которыми, словно экспонаты анатомического музея, скелетами белели березы да там и сям пылали красные гроздья рябины.
Орел спокойно кружил над нами.
-- Ну, стреляйте, барин.
-- Стреляй ты, старик.
Егерь полузакрыл глаза, поморгал какое-то время, затем прижал к плечу свое ржавое ружье и взвел курок.
-- Мне и вправду стрелять?
-- Разумеется! Я все равно не попал бы.
-- Ну, тогда с Богом.
Старик спокойно прижал к щеке ружье, из ствола сверкнуло; лесной массив, громыхая, эхом вернул выстрел.
Птица сложила крылья, казалось, еще мгновение воздух держал ее, потом камнем рухнула наземь. Мы поспешили к ней.
-- Каин! Каин! -- раздалось внезапно в нашу сторону из зарослей, металлически, могуче, как глас Господень, когда он обращался к проклятому, пролившему кровь своего брата. И тут ветви раздвинулись. Перед нами предстало явление нечеловеческое по своей дикости и странности.
В кустах, выпрямившись, стоял высокий старец исполинского телосложения с волнистыми седыми волосами, венчавшими его непокрытую голову, седой бородой, седыми бровями и большими глазами, которые он, подобно мстителю, подобно судье, устремил на нас. Его власяница была местами разорвана и чинена-перечинена, с плеча свисала тыквенная бутыль. Он опирался на паломнический посох и печально качал головой. Потом он вышел на поляну, поднял мертвого орла, теплая кровь потекла по его пальцам. Не проронив ни слова, он осмотрел птицу.
Егерь перекрестился.
-- Это странник, -- прошептал он, едва дыша, -- святой.
Сказав это, он закинул ружье за спину и исчез среди бурых вековых деревьев.
Мои ноги против воли словно приросли к земле, и мое внимание невольно оказалось приковано к жуткому старцу.
Я и прежде довольно часто слышал о странной секте, к которой он принадлежал и которая у нашего народа пользовалась большим почетом. Теперь же я мог удовлетворить свое любопытство.
-- Что за польза тебе от этого, Каин? -- произнес странник, обратившись ко мне спустя некоторое время. -- Ты утолил свою жажду убийства, ты насытился кровью своего брата!
-- Разве орел не хищник, -- быстро возразил я, -- разве он не убивает меньших и слабейших своих собратьев, не доброе ли дело я совершил убив его?
-- Да, он убийца, -- вздохнул старик, -- он проливает кровь: как все живущие, но разве нам тоже непременно следует ее проливать? Я этого не делаю: но ты -- да-да! -- ты тоже из рода Каина, я тебя узнаю, на тебе есть печать(2).
-- А ты, -- проговорил я смущенно, -- кто же тогда ты?
-- Я странник.
-- Кто это?
-- Тот, кто бежит от жизни!
-- Странно!
-- Странно, но правда, -- пробормотал старец, осторожно положил на землю мертвого орла и сочувственно посмотрел на меня. Глаза его вдруг наполнились нежностью.
-- Ступай себе, -- продолжил он дрожащим голосом, -- но отрекись от завета Каина, познай истину, научись от всего отказываться, научись презирать жизнь и любить смерть.
-- Как же следовать мне за истиной, если я не знаю ее. Научи меня.
-- Я не святой, -- возразил он в ответ. -- Как же я могу научить тебя истине? Однако я хочу поведать тебе то, что знаю.
Он отошел на несколько шагов к гниющему стволу дерева, лежащему на лесной прогалине, и опустился на него. Я уселся невдалеке от старца на поросший мхом камень; он обеими руками подпер почтенную голову и устремил свой взгляд перед собой. Я сложил руки на коленях и приготовился слушать.
-- Я тоже сын Каина, -- начал он, -- внук вкусивших от древа жизни и должен искупить это и странствовать -- странствовать до тех пор, пока не освобожусь от жизни. Я тоже жил, безрассудно радовался своему существованию и окружал себя забавной мишурой... я тоже! Я называл своим все, что человек, с его никогда не утолимой страстью, может схватить, и, в сущности, испытал все, что этому сопутствует. Я любил всем сердцем, но был высмеян и растоптан. Мне поклонялись, когда я кощунственно играл чувствами других, чужим счастьем, поклонялись как Богу! Душа, которая, как мне казалось, сроднилась с моей, и тело, оберегаемое моей любовью, словно товар, были проданы на мерзком торжище. Свою венчанную жену, мать моих детей, я увидел в объятиях чужого человека. Я бывал рабом и владыкой женщины и, подобно царю Соломону, любил многих. Я вырос в достатке и не имел никакого понятия о людской бедности и нужде. Однако в одну ночь исчезло все имущество нашего дома. Когда мне пришлось хоронить своего отца, у меня едва набралось денег на гроб. Долгие годы я вынужден был бороться за существование, я узнал нужду и горе, голод и бессонные ночи, страх и болезнь. Со своими братьями я бился за имущество и прибыль, обманывал и сам и был обманут, разбойничал и сам подвергался грабежу, лишал других жизни и сам был на волосок от смерти -- все ради дьявольской наживы. Державу, гражданином которой был, и народ, на языке которого говорил, я пылко любил. Я имел звание и занимал должность, принимал воинскую присягу своей страны, с яростным воодушевлением отправлялся на войну и ненавидел, преследовал и убивал других только потому, что они говорили на чужом языке. И за свою любовь я заслужил только позор, а за свое воодушевление -- насмешки и презрение.
Я умел, подобно детям Каина, жить за счет других, потом своих братьев, которых низвел до положения батраков, и чужой кровью без колебания оплачивал свои наслаждения и развлечения. Однако мне и самому не единожды довелось таскать ярмо, отведать плетей. Я трудился и неустанно стремился к выгоде, работал без отдыха с раннего утра до позднего вечера. И в тревожных ночных снах продолжал подводить счета. В счастье и несчастье, в нужде и достатке я постоянно боялся только одного -- смерти. Я трепетал перед ней; при мысли о расставании с этим драгоценным существованием проливал слезы; при мысли об уничтожении проклинал себя и все творение. О! я терзался от ужасного страха и ужасающих мучений, но все еще на что-то надеялся.
Но ко мне пришло осознание. Я увидел войну, человеческую жизнь во всей ее обнаженности -- увидел мир без прикрас. Старик опустил седую голову и погрузился в размышления.
-- И что же ты осознал? -- спросил я после недолгой паузы.
-- Первая великая истина, -- продолжил он, -- заключается в том, что бедные, безрассудные люди живут в заблуждении, полагая, что Бог в своей мудрости, доброте и всемогуществе создал этот мир предельно совершенным и установил нравственный порядок, а зол и дурно поступает тот, кто нарушает порядок этого доброго мира и приводит в упадок временную и вечную справедливость. Печальная, роковая ошибка! Истина в том, что этот мир плох и несовершенен, и существование является своего рода епитимьей, мучительной проверкой, печальным паломничеством, и все, что тут живет, жило смертью и мародерством другого!
-- Следовательно, человек, на твой взгляд, тоже только хищник?
-- Конечно! самый расчетливый, самый кровожадный и самый свирепый. Никакой другой хищник не изощрен настолько, чтобы обирать своих братьев, порабощать их. Повсюду, куда ни глянь -- человеческим родом, как и в природе, правит борьба за существование, жизнь за счет других, убийство, разбой, воровство, лихоимство, холопство. Мужчина -- раб женщины, родители -- своих детей, бедный -- раб богатого, гражданин -- своего государства. Все усилия, весь страх --только ради существования, которое не имеет никакой иной цели, кроме себя самого. Жить! Жить --желает каждый, только б влачить свое ярмо. И второе... Однако, ты не поймешь меня, Каин!
-- Может, и пойму.
Старец с состраданием посмотрел на меня.
-- Вторая истина заключается в том, -- продолжил он с мягкой серьезностью, -- что наслаждение в действительности ничто, ничто само по себе, оно лишь избавление от гложущей потребности, от зуда желания. И все же каждый гонится за удовольствием и счастьем и, в конце концов, только влачит жалкое существование, независимо от того, завершает он свои дни в бедности или в богатстве. Поверь мне, не в лишениях заключается наше убожество, а в том, что в нас постоянно разрастается надежда на счастье, которое никогда не наступает, никогда не может наступить! Что же это за счастье, всегда близкое и осязаемое и все-таки вечно далекое и недостижимое, которое витает перед нашим внутренним взором от колыбели до самой могилы? Ответь мне, если знаешь.
Я покачал головой и не нашел ответа.
-- Что же такое счастье? -- продолжал старик. -- Я искал его подле женщины, в собственности, в своем народе, повсюду -- и повсюду был обманут и одурачен. Да, что такое счастье? Быть может это согласие, которое мы напрасно ищем, ибо есть только борьба и как ее итог -- смерть, которой мы чрезвычайно боимся. Счастье! Кто не искал его прежде всего в любви и кто не испытал в ней самого горького разочарования? Кто не заблуждался, полагая наивно, что утоление сверхчеловеческого, страстного, переполняющего его желания обладать любимой женщиной принесло бы ему, наверно, совершенное удовлетворение, неописуемое блаженство, и кто в конце концов мрачно не смеялся над своей призрачной радостью? Нам стыдно сознавать, что природа заложила в нас это страстное желание только для того, чтобы сделать человека своим слепым, послушным орудием, ибо разве она нас спрашивает? Она хочет продолжить наш род! Мы можем погибнуть, лишь только выполнив ее замысел, позаботившись о бессмертии своего рода. И женщину природа наделила такой привлекательностью только с той целью, чтобы мы безропотно подставили шею и позволили ей надеть на нас хомут, чтобы она имела возможность приказать нам: работай на меня и моих детей.
Любовь -- это война полов, в которой каждый борется за то, чтобы подчинить другого, сделать его своим рабом, своим вьючным животным. Мужчина и женщина -- враги от природы. Как все живущие, они, благодаря вожделению и инстинкту размножения, на короткое время соединяются в сладком наслаждении в единое существо, чтобы потом проникнуться еще большей враждебностью. Случалось ли тебе наблюдать когда-нибудь более сильную ненависть, чем та, которая возникает между людьми, которых однажды связывала любовь? Встречал ли ты где-нибудь больше свирепости и менее сострадания, нежели между мужчиной и женщиной?
Вы слепцы! Вы заключили вечный союз между мужчиной и женщиной, как будто вы в состоянии изменить природу в соответствии со своими мыслями и фантазиями, как будто вы можете сказать растению: цвети, но не отцветай и не приноси плодов! Седой странник улыбнулся, однако в этой солнечной улыбке не таилось ни злобы, ни презрения, ни насмешки, -- ничего, кроме безоблачной ясности осознания.
-- Я познакомился и с проклятием, -- заговорил он дальше, -- заложенным в собственности, во всякого рода имуществе. Нажитое разбоем и убийством, благодаря воровству и мошенничеству, оно продолжает и впредь порождать ненависть и ссору, разбой и убийство, воровство и мошенничество без конца и края! Как будто в полях в изобилии не колосятся хлеба, как будто щедро не плодоносят деревья и животные вдоволь не дают молока. Однако в каиновых детях живет демоническая алчность к собственности, свирепое желание все урвать себе, лишь бы другим не досталось. И мало того, что отдельный человек насилием и коварством захватывает себе одному столько имущества, сколько хватило бы на жизнь сотням, часто даже тысячам других людей, словно собирается обосноваться здесь навечно он сам и его отродье. Он передает имущество по наследству своим детям и внукам, которые испражняются на шелковых подушках в то время, как дети неимущих опускаются до плачевного состояния. Один пытается получить, другой удержать то, что имеет. Неимущий ведет войну против имущего, борьбу бесконечную, один человек поднимается, другой падает и снова начинает взбираться. И никакого компромисса, никакой справедливости! Каждый день братья продают Иосифа в рабство, каждый день Каин проливает кровь своего брата, и кровь взывает к небу.
Старик, словно защищаясь, вытянул руки перед собой в благородном негодовании.
-- Все же человек слишком слаб, чтобы в одиночку вести войну против множества своих собратьев, -- продолжал он, -- и дети Каина объединились для грабежа и убийства в общины, народы и государства. Теперь эгоизм отдельного человека, пожалуй, во многом был стеснен, а его охота к разбою и кровожадность оказались ограничены. Но своды законов, которые должны были защищать от новых преступлений, лишь придавали силу и величие преступлениям прежних времен и поколений. Да и государством эгоизм не особенно сдерживается. Нам против воли -- в зависимости от целей, которые преследуют правители, -- навязывается чужая вера, чужой язык, чуждые убеждения или, во всяком случае, преследуются и хиреют наши; мы подчинены планам, к которым испытываем отвращение, и нам препятствуют в наших исканиях; из нашего пота, даже из нашей крови чеканят деньги, чтобы оплачивать капризы правителей, охоту и женщин, армию, науки или изящные искусства. Заключаются всевозможные договоры и тут же безрассудно и бесстыдно нарушаются. Как часто будущее целой нации в одночасье приносилось в жертву княжескому соблазну! Лазутчики прокрадываются в семьи и расторгают узы душевности и нравственности, женщина предает мужчину, сын -- отца, друг -- друга. Право извращается. От народа вместо образования -- единственного средства всеобщего перелома -- отделываются пренебрежительной подачкой, осведомленность и познание изгоняются в узкие общественные круги. Те, кто защищает интересы народа пером и словом, подвергаются преследованиям, истреблению или подкупаются и превращаются в апостолов лжи. Те же, кто служит народу под видом интересов государства, ищут лишь собственной выгоды и обкрадывают народ даже когда называют его своим богом. Народ, в конце концов, оплачивает собственную кабалу, позор и оболванивание. В отчаянии он прибегает к оружию. Но восстание -- независимо от того, победа или поражение будут его результатом -- только будит страсти и приводит к озверению масс, оно отвечает кролью на кровь, мародерством на мародерство. То, что у нас так высоко превозносится и называется любовью к народу, к отечеству, -- разве это не эгоизм?
Нации и государства делают великих и простых людей одинаково алчными и кровожадными. Конечно, кто не хочет портить жизнь, может ведь и не жить. Природа нас всех обучила жить за счет других, однако дала право только на использование низших организмов по мере необходимости в соответствии с инстинктом самосохранения. Человек не смеет запрягать в плуг или убивать себе подобного: сильный -- слабого, одаренный -- бесталанного, сильная белая раса -- цветных, способный, образованный или благодаря удачному стечению обстоятельств более развитый народ -- народ менее развитый.
Но именно это и происходит в действительности.
То, что в гражданском обществе карается законом, один народ или государство делает с другим, не видя в этом ни преступления, ни порока. Они целиком истребляют друг друга во имя земли и собственности, и один народ пытается поработить, закабалить или истребить другой, как один человек -- другого.
Что такое война -- в которую нередко соблазненные лживым очковтирательством и мошенническим энтузиазмом втягиваются лучшие представители нации -- как не борьба за существование в больших масштабах, когда разграблению страны и истреблению народа сопутствуют клятвопреступление, шпионаж, измена, поджог, изнасилование, мародерство, сопровождаемые эпидемиями и голодом?
Не продолжает ли здесь в миллионах особей действовать тот же пагубный инстинкт, который в отдельном человеке неустанно активно подрывает все человеческое?
Старик на какое-то время замолчал.
-- Великая тайна бытия, -- проговорил он затем с торжественным спокойствием, -- поведать тебе о ней?
-- Открой мне ее.
-- Тайна эта в том, что каждый стремится жить за счет другого, посредством разбоя и убийства, а должен жить благодаря своему труду. Только работа освобождает нас от бедствий. Пока каждый стремится заставить других работать на себя, чтобы без хлопот пользоваться плодами чужих усилий, пока одна часть человечества должна терпеть рабство и нужду во имя того, чтобы другая наслаждалась изобилием, не будет на земле согласия. Труд -- наша дань бытию: тот, кто хочет жить и наслаждаться, должен работать. В труде и стремлении вообще заложено все, что нам позволено иметь. Только в мужественной, отважной борьбе за существование можно достичь счастья; тот, кто не работает и рад этому, в конце концов оказывается обманутым, потому что его одолевают то гложущее недовольство, которое чаще всего имеет место во дворцах знати и богатеев, то глубокое отвращение к жизни, к которому присоединяется мучительнейший страх смерти. Да! это смерть, которой все недовольные жизнью, несчастные и даже большинство познавших ничтожность существования ужасаются, -- смерть со своими злыми и терзающими нас спутниками: сомнением и страхом. Едва ли кто-нибудь помнит или хочет вспомнить время, ту бесконечную вечность, когда он еще не жил. Каждый трепещет, однако, перед грядущей бесконечностью, в которой его больше не будет. Зачем бояться того состояния, которое нам уже вроде бы достаточно знакомо, в то время как наше нынешнее положение пугает нас прежде всего своей краткостью да мучит тысячью жестоких загадок.
Повсюду царит смерть. Мы можем повстречаться с ней в миг рождения или позднее -- внезапно, насильственно, либо в результате долгих страданий и болезни, или во время какой-нибудь общей гибели; и все-таки каждый верит, что может стать исключением, избежать смерти и продлить свое существование, которое рано или поздно плачевно или смехотворно должен будет окончить.
Немногие постигают то обстоятельство, что только смерть приносит нам совершенное избавление, свободу и умиротворение, лишь у немногих хватает мужества, устав от бремени жизни, добровольно и радостно искать смерти. Лучше, разумеется, вовсе никогда не рождаться, а уж коли родился, то спокойно, с улыбкой презрения прекратить грезить несбыточными, лживыми картинами и навсегда вернуться в лоно природы.
Загорелыми, обветренными руками старик закрыл лицо, покрытое глубокими, печальными морщинами, и, казалось, сам погрузился в раздумье.
-- Ты рассказал о том, что открылось тебе в жизни, -- обратился я к нему, -- не хотел бы ты поведать и о вечной истине, об учении, которому следуешь?
-- Я увидел свет истины, --воскликнул старец, --увидел, что счастье лежит только в осознании природы вещей, и понял, что лучше бы этот каинов род вымер; я увидел, что человеку лучше терпеть нужду, чем трудиться, и сказал себе: "Я не желаю больше проливать кровь своих братьев и впредь обирать их". Я покинул свой дом, свою жену и взял в руки страннический посох. Сатана** захватил власть над миром, и потому грешно принимать участие в делах церкви или государства. Брак -- тоже смертный грех. Шесть вещей: любовь, собственность, государство, война, работа и смерть являются завещанием Каина, который убил своего брата, и кровь возопила к небу, и Господь сказал Каину: "Будь ты проклят на земле, отныне ты скиталец и изгнанник".
Праведник ничего не требует от этого проклятого завещания, ничего -- от сыновей и дочерей Каина. У праведника нет родины, он спасается бегством от мира, от людей, он должен странствовать, странствовать, странствовать!
-- Как долго? -- спросил я и испугался собственного голоса.
-- Как долго? Кто же знает! -- возразил старец. -- И когда он приближается к истинному избавлению -- к смерти, он должен радостно ожидать ее под открытым небом, в поле или в лесу -- пока не умрет, как и жил, спасаясь бегством.
Мне почудилось сегодня вечером, будто она возникла рядом со мной -- серьезный, приветливый и утешающий друг, -- однако она прошла мимо. Я собираюсь взять свой посох и последовать за ней, и уж я-то ее найду.
Странник поднялся и взял в руку посох.
-- Избегать жизни -- это первое, -- проговорил он, и в глазах его блеснула всемилостивая доброта, -- желать смерти и искать ее -- это второе.
Он поднял посох и отправился странствовать дальше. Через минуту он исчез в густых зарослях.
Я остался один. Наступала ночь.
Передо мной лежал гниющий ствол дерева. На его трухлявой древесине я мог наблюдать весь беспокойный и деятельный мир растений, мхов и насекомых. Я погрузился в себя. Картины минувшего дня стремительно проносились в моем сознании, словно волны, пузырьки, которые выбрасывает вода и снова проглатывает; я не чувствовал ни тревоги, ни страха, ни радости. Я начал постигать творение и увидел, что смерть и жизнь не столько враги, сколько добрые друзья, не столько противоположности, которые взаимно уничтожаются, сколько, напротив, вытекающие одно из другого части единого целого. Я чувствовал себя оторванным от мира, смерть больше не казалась мне ужасной по сравнению с жизнью. И чем больше я погружался в себя, тем больше все вокруг меня становилось живее и брало за душу. Деревья, кустарники, былинки, даже камни и земля протягивали мне свои руки.
-- Ты хочешь сбежать от нас, глупец? Бесполезно, ничего у тебя не выйдет. Ты -- как мы, а мы -- как ты. Биение твоего пульса только отзвук пульса природы. Ты принужден жить и умереть, как мы, и в смерти обрести новую жизнь -- это твой жребий, дитя солнца, не противься этому, тебе ничего
не поможет.
Глубокий, торжественный шелест прошел по лесу, над моей головой горели вечные огни, возвышенно и спокойно.
И мне почудилось, будто я стою пред ликом мрачной, молчаливой, вечно творящей и поглощающей богини, и она обращается ко мне: "Ты хочешь противопоставить себя мне, жалкий глупец! Разве кичится волна, озаренная отблеском лунного света, тем, что одно мгновение она мерцает ярче? Она ничем не отличается от других волн. Все исходит от меня и возвращается обратно ко мне. Научись быть скромным в кругу своих собратьев, терпеливым и покорным. Если твой день и кажется тебе длиннее, нежели день поденки(3), то для меня, не имеющей ни конца, ни начала, он всего лишь миг. Сын Каина! Ты должен жить! Ты должен убивать! Ты должен убивать, чтобы жить, и убивать, если не хочешь жить, ибо только самоубийство может освободить тебя.
Научись подчиняться моим строгим законам. Не противься тому, чтобы грабить, умерщвлять, как все мои дети. Пойми, что ты раб, животное, которое должно ходить в ярме; что ты должен добывать свой хлеб в поте лица своего. Преодолей детскую боязнь смерти, трепет, который охватывает тебя при виде
меня.
Я -- твоя мать, вечно, бесконечно, неизменно, тогда как ты сам, ограниченный пространством и отданный времени, смертен и непостоянен.
Я -- истина, я -- жизнь. Я ничего не знаю о твоем страхе, и твои жизнь и смерть мне безразличны. Но не называй меня жестокой, ибо то, что ты считаешь своей истинной сутью --твою жизнь, -- я отдаю на произвол судьбы, как и жизнь твоих собратьев. Ты -- как они все. Вы берете начало от меня и возвращаетесь ко мне раньше или позже.
Почему должна я препятствовать ей, защищать вас от нее или скорбеть о ней? Вы -- это я, и я -- в вас. Жизнь, за которую вы так трясетесь, есть только скользящая тень, которую я отбрасываю. Ваша истинная суть не может исчезнуть со смертью, так как не при вашем рождении она возникла. Взгляни на своих собратьев -- как они по осени окукливаются, как озабочены только тем, чтобы безопасней уложить свои яйца, не заботясь о самих себе, и спокойно отправляются умирать, чтобы по весне пробудиться к новой жизни.
Приглядись, и ты увидишь, как в капле воды ежедневно возникает в полуденном блеске солнца целый мир и гибнет с вечерней зарей. Так и ты ежедневно после краткой смерти пробуждаешься к новой жизни и, между тем, страшишься последнего сна!
Осень за осенью я равнодушно взираю на опавшие листья. Точно так же смотрю я на войны и эпидемии, на всякое массовое умирание моих детей, ибо каждый из них продолжит жизнь в новом существе, и таким образом я жива к смерти, вечна и бессмертна в преходящем.
Пойми меня -- и ты больше не будешь бояться, не будешь упрекать меня, свою мать.
От жизни ты придешь ко мне, в мое лоно, из которого ты появился на недолгую муку. Ты снова вернешься в бесконечность, которая была до тебя и будет после тебя, тогда как твое существование ограничивает и поглощает время".
Такие слова услышал я.
И опять ничего, кроме глубокого и печального молчания вокруг. Природа как будто сострадательно отступила и предоставила возможность погрузиться в мысли, от которых не могла меня избавить.
Я осознал, какое чудовищное нагромождение лжи ослепило нас, что мы -- каиново племя -- не хозяева природы, но, напротив, ее рабы, которых она использовала в своих неразгаданных целях и заставила жить и плодиться, обрекая на тяжкую барщину и безнадежную кабалу.
Меня пронзила дрожь, желание от нее оторваться, ускользнуть от нее. Я собрался с силами и попытался вырваться на про Словно летучие мыши, призрачно и беззвучно кружили вокруг мои мысли, опасения и сомнения. В таком состоянии я достиг равнины, которая мирно дремала, раскинувшись в мягком освещении ясного ночного неба, его бесчисленных огоньков. Вдали я увидел деревню, приветливо светящиеся окна родного дома. На меня снизошел глубокий покой, и в моей душе торжественно и тихо зажглось священное стремление к познанию и истине. Когда я ступил на хорошо знакомую тропинку, бегущую среди лугов и полей, в небе внезапно взошла необычно крупная звезда, большая и ясная, и мне представилось, будто она движется впереди меня, как когда-то перед Тремя волхвами(4), которые искали свет мира.
* "Странники" образуют самую своеобразную и фантастическую из всех старообрядческих сект русской церкви и принадлежат к проповедническому типу последних. Согласно их воззрениям, общий нравственный порядок мира распался, дьявол захватил власть над миром, и всякое служение государству или церкви является открытым служением дьяволу, от чего благочестивые люди должны уклоняться посредством бегства и неустанного странствования. Даже получение паспорта считается тяжким грехом, потому что оно рассматривается как признание царства мирского. У "странника" нет жены, нет собственности, он не признает ни государства, ни церкви, он не проливает крови и не исполняет военной службы, он не трудится. Праведники нигде не должны иметь родины, бегство от мира -- их ремесло, единственное средство спасения души. Тем же, у кого еще не достает сил полностью порвать с царством зла, "ради их слабости" дозволяется время от времени заниматься каким-нибудь обывательским ремеслом и выбирать постоянное местожительство; однако они обязаны приготовлять тайные каморки, в которых "странники" могли бы в любое время обрести кров и приют. С приближением смертного часа каждый праведник должен быть отнесен в чистое ноле или в лес с тем, чтобы он мог рассматриваться как умерший "в бегстве". Эта секта пользуется у простого люда большим почетом: жуткий образ "странника", который причисляет себя к монашескому сословию, отвергает брак как смертный грех и допускает только свободную "совместную жизнь полон", является подлинно национальной фигурой великого славянского мира Нос-тока, которая довольно часто появляется в деревнях и городах просторной империи и на всякого, кто ее хоть раз видел, производит неизгладимое впечатление своей дикостью(1).
** Сатана, имя которого наш народ произносит вслух крайне редко, ничего общего у нас не имеет с бесцеремонным немецким дьяволом, по является чистой и величественной персонификацией злого (чувственного) принципа, как наследник "черного бога", -- противоположностью "белого бога".
Примечания
(1) Секту странников Л. Захер-Мазох рассматривал также в своей статье"Русские секты", которая была опубликована в 1889 году под редакцией Пауля Линдау в журнале "Север и юг. Немецкий ежемесячник" (Бреслау).
(2) Каин и Авель, согласно ветхозаветному преданию, сыновья Адама и Евы: "Адам познал Еву, жену свою, и она зачала и родила Каина и сказала: приобрела я сына с Божьей помощью. И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырем овец, а Каин был земледельцем. Спустя несколько времени принес Каин от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно разгневался, и поникло лицо его... И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал господь Каину: где Авель, брат твой? Тот же ответил: разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И отныне проклят ты от земли, которая приняла кровь брата твоего... она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно. Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретиться со мной, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро. И сделал Господь Каину знак (печать), чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня..." (Первая книга Моисеева. Бытие, 4, 1--16).
(3) Поденки -- отряд насекомых. Хищные личинки живут в воде; пища рыб. Развитие 1--3 года. Взрослые живут от нескольких секунд до нескольких суток, некоторые виды --один день (отсюда название).
(4) Цари-волхвы, или мудрецы-звездочеты. Сюжет упоминается только в одном каноническом тексте, однако получил впоследствии распространение и нашел отражение в произведениях искусства. "Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: "Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему". И далее: "И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец". |
Комментарии могут писать только авторизированные пользователи |
|
 |
